В наше время, когда истребляется память о подлинниках искусства, а зачастую навязывается только макулатура, фигура прославленного украинского оперного баритона Михаила Гришко многим, увы, малоизвестна... Его недавний столетний юбилей был отмечен несколько сумбурно. Зато намедни меломаны получили настоящий подарок - вышло два компакт-диска певца с украинским репертуаром и оперными ариями.

В Пассаже по-прежнему красуется его мемориальная доска... Только посвященные люди нынче могут рассказать, что значил Михаил Гришко для украинского искусства. В 40—50—60-е этот баритон был так же на слуху, как сегодня Хворостовский. Михаил Гришко окончил Одесское музучилище. Работал в оперных театрах Харькова, Одессы... Пик его славы связан с Киевской оперой. В партиях Остапа («Тарас Бульба»), Богдана Хмельницкого (одноименная опера Данькевича), Князя Игоря и Риголетто ему не было равных.

...Я встретился с дочерью певца Оксаной Михайловной, чтобы узнать, что осталось за строками книг и статей, в которых жизнь Гришко представлялась исключительно в радужном свете. Ведь всегда писали о том, что отношение коллег и властей к нему было идеальным.

В свое время он удостоился чести быть приглашенным на дачу к Сталину. Советы умели ценить настоящих артистов. Но и при этом досадные недоразумения оставались неизбежными. В середине 30-х годов Гришко за переработку в спектаклях был премирован патефоном. Тогда как раз вышли его первые пластинки, и певцу не на чем было их слушать. Каково же было удивление всех, когда оказалось, что стоимость патефона... удержана из зарплаты премированного! Это довольно известный случай из его биографии. Но есть и другие истории — и курьезные, и драматичные. Завистники — неизбежные спутники мастеров такого масштаба. Мало кому известный случай произошел в одном из спектаклей «Тарас Бульба» вскоре после успеха на декаде украинского искусства в Москве в 1936 году. В первой сцене — драке на площади — участвует Остап, которого пел Гришко. При кажущейся полной неразберихе все удары тщательно отрепетированы. После эпизода драки артист уходит за кулисы и, проведя рукой по волосам, видит, что ладонь вся красная от крови. Срочно оказывают помощь, меняют парик. А после этого к певцу подходит один из артистов миманса и говорит, что ему заплатили, чтобы он нанес Гришко настоящий, «несценический» удар. И за благодарность может сообщить, кому именно это понадобилось. Михаил Степанович вежливо отказался от такого проявления «преданности».

Еще один не проясненный до конца эпизод случился на спектакле «Евгений Онегин». В сцене дуэли Гришко выстрелил в Ленского, которого тогда пел тенор Платонов. Через минуту, склонившись над ним, Гришко обнаружил, что из губы Платонова течет настоящая кровь и он шепчет: «Миша, что ты сделал?!» Зрение у Михаила Степановича было слабым, и в этой сцене он всегда стрелял не целясь. Ведь пистолет заряжали бутафорским пыжом. Но в тот раз оказалось, что пистолет заряжен холостым патроном. Тогда Гришко выскочил на авансцену и громко спросил у зала, нет ли здесь врачей. Все закончилось благополучно, но такого «сюрприза» могло и не быть, ведь кто-то специально подменил пыж.

Будучи на пенсии, Гришко часто приходил в театр слушать спектакли. Оставаясь лучшим исполнителем партии Богдана в опере Данькевича «Богдан Хмельницкий», он однажды решил посмотреть новую — третью — постановку оперы. Расположился в директорской ложе. Но почему-то никак не давали третьего звонка. Спектакль задерживался. Наконец к Гришко пришел кто-то из дирекции и объяснил, что Ворвулев отказывается петь, зная, что в зале находится «король Богданов». Михаилу Степановичу предложили любое место на выбор, только бы он не находился в директорской ложе, столь заметной со сцены. Гришко не возражал и пристроился в боковом проходе партера, между ложами бенуара. Увидев нового исполнителя и вспомнив, как его самого неизменно встречали в этой партии несмолкающими аплодисментами, Гришко потом долго не мог ходить в театр.

Он мало ездил за границу. Выступал лишь в ГДР и Венгрии. В годы войны в составе фронтовых концертных бригад дошел до Вены. Но во время зарубежных гастролей советских певцов заработок, попадавший в руки артистов, был ничтожным. Поэтому и Гришко не стремился к частым выездам. Осталась неизложенной еще одна история, омрачившая последние годы творческой жизни Михаила Степановича. Именно она и ускорила его кончину. В 1959 году Гонтарь (директор театра, зять Хрущева) осторожно намекнул певцу, что у него, мол, уже не тот возраст и пора отправляться на пенсию. Гришко недоуменно спросил: «Но я ведь нужен театру?». Ответ был положительный. Проблема ухода на пенсию отпала на ближайшие пять лет. Надо учесть и то, что, зная эмоциональность Михаила Степановича, руководство его побаивалось. Гришко запросто мог сказать: «Хоть ты и зять Хрущева, я тебя не боюсь!». Да и самого Хрущева Гришко недолюбливал и сторонился дружеских проявлений с его стороны.

А подоплека истории с пенсией выяснилась позже. Оказывается, поначалу пенсия певца должна была составлять 3,5 тыс. рублей с неограниченным правом на работу. Когда же через несколько лет дело дошло до ухода со сцены, Гришко получил пенсию союзного значения в размере 200 послереформенных рублей с правом «дорабатывать» всего 100 рублей в месяц. Это означало или один спектакль, или два концерта, или четыре ученика в консерватории. Михаил Степанович, который мог делать гораздо больше, обращался с письмами к Косыгину и Фурцевой. Однажды он решил посетить Щербицкого. Попросив о приеме, тут же получил согласие. И на следующее утро уже шествовал по приемной ЦК, минуя многочисленных генералов и всяческих высокопоставленных чиновников, послушно ожидавших приема в очереди. Щербицкий встретил его радушно. Улыбаясь, рассказал, как, еще будучи капитаном, слушал Гришко во время войны. Спросил, что нужно: квартиру, машину, дачу — только попросите. Гришко объяснил, что просто хотел бы иметь возможность работать. Тут Щербицкий развел руками и сказал, что он «не Бог, не царь и не герой» и не вправе разрешить работать больше положенного пенсионеру минимума. Это стало настоящим ударом для певца. Он потерял последнюю надежду и впал в депрессию. Подолгу сидел дома, запоем читал. В основном — военную мемуаристику.

Сразу после его ухода на пенсию случился один любопытный эпизод. Михаил Степанович отправился отдыхать в Скадовск. Возвращаясь, уже на вокзале столкнулся с поджидавшим его администратором киевской оперы, который тут же начал умолять ехать прямо в театр и петь утренний спектакль «Князь Игорь». Заехав домой, в Пассаж, наскоро собравшись и традиционно захватив свой собственный чемоданчик с гримерными принадлежностями, Гришко отправился в театр. В полдень он уже стоял на сцене...

Михаила Степановича так любили, что, учитывая его ограниченное право на заработок в те годы, иногда изыскивали возможность схитрить. Например, гонорары за записи на радио разбивали на два-три месяца. А когда в 1968-м отмечался юбилей театра и все корифеи должны были спеть по одному-два спектакля, Гришко предстояло в марте петь в «Травиате». Неожиданно, покупая билеты для знакомых, дочь певца услышала в кассе, что Гришко в этом месяце споет два спектакля «Травиата». Прибежав домой, она все рассказала отцу, который был в полном неведении по поводу второго спектакля. Гришко позвонил в театр: мол, как же ему могли дать второй спектакль, если он не имеет на это права. Ему ответили: «Не беспокойтесь, финансовые органы в обмен на определенное количество билетов согласились смотреть на это сквозь пальцы».

...Когда в том мартовском спектакле Михаил Степанович вышел на сцену, ему пришлось надолго застыть со шляпой в одной руке и тростью в другой, пережидая бурю аплодисментов. Потом было еще несколько спектаклей — с юными Евгенией Мирошниченко и Бэллой Руденко. А в декабре того же года, снова выступив в партии Жермона, Гришко навсегда попрощался со сценой.